Visits: 52

Неоинституционализм как поверхностно-манипулятивный

глобальный неолиберальный дискурс

(постмодернистская «онтология» против человечности)

Задорожный Г. В.

д. э. н., профессор, академик Академии философии хозяйства,

академик Академии экономических наук Украины,

академик Международной кадровой академии,

Харьковский национальный университет имени В. Н. Каразина

Дети! Храните себя от идолов.
Первое послание Иоанна, 5, 21

Нет такого института или такой вещи, которые

были бы выше любой человеческой личности.

Э. Фромм

Внедрилось вдруг что-то, откуда-то вылезло, каким-то образом

залетело… и кружится, кружится, кружится…

Настойчиво, хищно, коварно… и гибельно. Атака!

Ю. М. Осипов

Надо искать смысл, который согласует все противоречия.
Блез Паскаль

Актуальность поиска и формирования новых концепций и моделей современного бескризисного развития отражает особенность нынешней мировой кризисной ситуации, ибо ни у политиков, ни у чиновников, ни даже у самых авторитетных экономистов пока нет четкого понимания, каким должно быть человеческое будущее. И это вполне закономерно, если учесть, что пути и способы выхода из нынешнего глобального кризиса неизменно ищутся в формате тех же воззрений диалектико-материалистических, которые его породили и способствуют его всяческому углублению. В общем-то, несмотря на мелкую суетную рябь на поверхности традиционного (материалистически-экономического, а в последние десятилетия повсеместно вменяемого – неолиберально-экономикс-ического) мировоззрения, даже самые «авторитетные» экономисты не могут прыгнуть выше себя и рассмотреть проблему кризиса не в чисто экономическом формате, а в широком жизнедеятельностном, спасительном для человека и Природы, горизонте миропостижения. По сути, речь идет о необходимости возврата к истокам, к пониманию онтолого-сакральной природы Чело-Века, который может стать спасителем Жизни, если качественно изменит свое сознание в направлении реализации человечной целостной хозяйственной деятельности.

Главные причины длящейся кризисности сегодня уже совершенно понятны. С одной стороны, в процессе экономиксического обучения (не образования!) современных экономистов не учили поднимать голову (и сознание) выше бруствера экономического окопа, где все неэкономическое почти не имеет значения; с другой стороны, современный так называемый научный экономический истеблишмент «не может поступиться принципами» служения капиталу и прибыли, пропаганда-вменение которых к тому же весьма прилично вознаграждается теми, кто сегодня, как и все последние три столетия, удерживает финансовую власть, устремленную к достижению абсолютного господства над человеком и миром. С третьей стороны, профессиональная некомпетентность среди экономистов (и вообще обществоведов) зашкаливает, ибо навязанное прозападное поверхностно-схематическое обрывочно-концептное подражательное мышление стало основанием нарастающего непонимания ни человека-личности, ни общества как целостной функционирующей системы, отнюдь не сводимой только к экономике. Неолиберально-прибыльная идеология, получавшая форму современного неоинституционализма, старается господствовать повсеместно, а потому повсеместно несет неисправимый вред нормальной человеческо-человечной жизнедеятельности.

Столь бурное расширение в начале нового века количества институтов-институционалистов и неуемное говорение о них следует рассматривать как еще одно весьма знаменательное доказательство того, что экономикс как современный мэйнстрим терпит сокрушительное фиаско. Об этом прямо заявил ведущий институционалист постсоветского периода Р. Нуреев. Подражая предвидению Т. Эггертссона о том, что когда-нибудь неоинституциональный подход как расширение микроэкономической теории будет именоваться экономической теорией [1, с. 15], он увидел в неоинституционализме превосходную панацею как от кризиса экономической науки, так и от тех острейших социально-экономических проблем, которые ХХ век оставил человеку в наследство. Предугадывая те доктрины, «которые сейчас еще не стали «мэйнстримом», но станут им в ближайшие годы», Р. Нуреев утверждает, что «наиболее перспективным направлением в современной экономической науке мы считаем институционализм» [2, с. 268] (выделено мной – Г. З.).

В Украине это начинание было охотно поддержано: институциональная архитектоника была провозглашена острием мировой экономической науки. «Шлях до нової, більш загальної економічної теорії лежить через інституціоналізм, точніше, через інституційну архітектоніку економічної системи. Тобто… що ми з цією темою (“Інституційна архітектоніка і динаміка економічних перетворень” – Г. З.) опинилися на вістрі світових тенденцій в економічній науці» [3, с. 132], ибо «это исследовательское направление, хотя и носит глубоко теоретический характер, вместе с тем имеет целый ряд важных прикладных аспектов. Но самое важное в этом направлении есть то, что оно определяет путь к новой, более общей экономической теории, которую только предстоит создать усилиями всего научного экономического сообщества» [4, с. 26].

Но при этом следует вспомнить, что в начале ХХ века уже была проведена дискуссия о значении архитектоники в научных исследованиях и был сделан вывод о том, что «наука не хочет и не может быть полем архитектонической игры. Систематика, которая подобает науке, конечно, подлинной и правильной науке, не изобретается нами, она заключена в самих вещах, где мы ее просто обнаруживаем, открываем» [5, с. 291]. Весьма интересную мысль, которую необходимо переосмыслить в связи с рассматриваемым аспектом, высказал А. де Сент-Экзюпери: «Ты можешь все изменить. На бесплодной равнине вырастить кедровый лес. Но важно, чтобы ты не конструировал кедры, а сажал их семена».

Сегодня в среде постсоветских исследователей экономики стало весьма модным именовать себя «институционалистом», а все и вся в экономической науке обзывать институтами, видя (без должных на то оснований) в неоинституционализме «волшебное лекарство» от всех бед и напастей, очередную панацею, которой под силу «вылечить» больное общество, ибо «в обществе нет ничего, чтобы не представляло собой институт» [4, с. 21]. Если вдуматься в это утверждение, то получается, что уже в обществе нет людей, нет человека, а его составляют только институты. Может быть кто-то и согласится, чтобы его теперь называли не человеком, а институтом, но это его сугубо личное дело; мной же такой ярлык-эрзац воспринимается весьма отрицательно. Человеческое общество или «общество институтов» – кому как больше нравится: на то и пост(недо)модернизм! Вопрос «Как строить необходимые институты?» сразу же порождает другие вопросы, главные из которых: кто будет строить и кому необходимые, с какой целью их строить? Если же исходная посылка – «человек=институт», то совсем уж интересной становится «новая» задумка «строителей-институционалистов».

Хотя нечто подобное и можно весьма схоластически допустить, но отнюдь не в контексте истинно человеческо-человечного общества – общества личностей, а только лишь относительно экономики, экономической цивилизации, где «экономический человек» – не более чем функция, роль, зависимая от главной цели ее функционирования – создания прибыли. Человек здесь предстает лишь функциональным средством, а все, что мешает этой функциональной ограниченности – духовность, нравственность, мораль, этика, патриотизм и самоидентификация, – не должно иметь права даже в принципе на существование. Поэтому закономерно, что в неоинституциональной теории декларируется «человек в рамках экономической цивилизации – институт, даже совокупность институтов, некая институциональная корзина» [6, с. 4].

Экстенсивный «расцвет неоинституционализма» в отечественной экономической науке налицо, но все дело в том, что реального прироста новых знаний при этом не происходит. Тем более не наблюдается продуктивных изменений для человека в условиях нынешнего глобального кризиса. Главное для подобных «исследователей» – чтобы звучало модно, что и достигается приклеиванием, по их мнению, столь ярких и даже весьма ослепительно-модных ярлыков «институт», «неоинституциональный». Чем не новая «научная» эпоха гламуризации-всенеоинституционализации как нисходящей ветви «научного» недомыслия?

Провозглашение в начале ХХ века неоинституционализма как нового мейнстрима – это явный показатель кризисно-тупикового пути современного поверхностно-некомпетентного «научного инновационизма», которому не по силам опускаться в глубины сущностного миропонимания, входить в синкретичную онтологическую реальность, где покоятся жизнетворящие начала. Порхать по поверхности – это нынешний показатель примитивности «научного» знания, реализаторы которого не умеют, а потому и не хотят опускаться в сущностные, можно сказать, онтологические глубины и начала исследуемых явлений и процессов. Истинная методология становится давно забытой действительностью.

Институты есть следствие сознательного и бессознательного. С одной стороны, они упорядочивают жизнедеятельность человека, предопределяют коридор свободы его действий, служат некими запретами для социально-отрицательной, общественно-разрушительной деятельности. В этом состоит их относительно положительная роль и значение в социуме, если они отражают истинные цели человеческого развития.

С другой стороны, нельзя никогда забывать о том, что институты – нечто внешнее для отдельного человека, навязываемое ему извне, служащее сужению границ выбора и препятствующее самопознанию, самореализации и творчеству. В этой связи, как представляется, мы должны глубоко осмыслить высказывание двух великих мыслителей – Н. Бердяева и П. Флоренского. Н. Бердяев писал, что «в принципе laisser faire (свобода действий – по-французски), столь ложном в экономической жизни, есть доля правды для нравственной и духовной жизни человека. Нужно дать человеку возможность обнаружить его творческую энергию и творческие дары, не задавливать его внешними предписаниями и не опутывать его жизнь неисчислимым количеством норм и табу. Неверно думать, что культ Творчества есть культ новизны и будущего. Подлинное творчество обращено не к старому и не к новому, а к вечному. Но творческий акт, обращенный к вечному, может иметь своим результатом и продуктом новое, то есть проецированное во времени. Творчество может дать блаженство, счастье. Но это лишь последствия. Никогда блаженство, счастье не является целью творчества, и творчество знает свои муки и страдания… Этика творчества есть этика борьбы и созерцания, этика любви в борьбе и созерцании… Это есть этика восхождения и нисхождения человека» [7, с. 67] (выделено мной – Г. З.).

П. Флоренский указывал, что «закон накладывается на мой ум, как стальное ярмо, как гнет и оковы. Исключения из законов, разрывы закономерности были моим умственным стимулом. Если наука борется с явлениями, покоряя их закону, то я втайне боролся с законами, бунтуя против них действительные явления. Закономерность была врагом моим; узнав о каком-либо законе природы, я только успокаивался, когда отыскивалось и исключение из этого закона» [8, с. 126].

Да, неоинституциональная теория, может быть, поверхностно-занимательная штука, но она всего лишь одно из схематичных средств, способов отражения, познания быстро текущей действительности, но отнюдь не реальности. Она не может и никогда не сможет дать целостной картины реальности (а в этом главная задача науки!). Но объяснить какие-то моменты, в основном отчужденные от человека или вырванные из целостности явления, с определенными допущениями неоинституционализм может.

Современная социальная и экономическая наука находится в затяжном глубоком кризисе. Этот кризис стал частью кризиса науки в целом, основная причина которого, по мнению Э. Гуссерля, проистекает из забвения наукой своей жизненномировой основы: кризис науки есть плата за те успехи, которых добилась наука за счет замещения жизненномировой реальности логико-математическими предметами. Но целостность реальности нельзя осмыслить и отразить только при помощи науки. Поэтому новая формирующаяся постнеклассическая человекомерная наука в качестве своего важнейшего принципа выдвинула необходимость сочетания научного и вненаучного знания. Последнее знание является формой культуры и выступает в таких формах как миф, религия, философия. На это важно акцентировать внимание потому, что «в культуре не содержится ничего, кроме смыслов (и способов их передачи)» [9, с. 304]. При этом важно, с одной стороны, помнить, что «место философии в культуре возникает на пересечении ее объективных тенденций (множественность и разнообразность) и необходимости человека в личностном выборе. Когда место центра в культуре занимает не норма (институт – Г. З.), а человек, мыслящее, чувствующее Я, Оно испытывает потребность в индивидуальной программе жизнедеятельности и нуждается в свободном смыслообразовании как основании этой программы» [10, с. 43] (выделено мной – Г. З.).

С другой стороны, пока почти ни у кого из исследователей не вызывает сомнения тезис о том, что именно с философским осмыслением, философствованием как смыслообразованием связано обновление методологического инструментария экономических исследований. Но философствованию как диалогическому смыслообразованию по самой своей природе чужда институционализация. «Философия, – подчеркивал И. В. Карпенко, – до сих пор мужественно сопротивляется институционализации… и для философии использование институциональных средств является неприемлемым и противоречащим самой ее сути свободного смыслообразования» [10, с. 69] (выделено мной – Г. З.).

Эти два момента четко указывают на роль институтов-норм в действительности, их значение для осмысливающего свою жизнедеятельностную программу человека, а также и роль любой неоинституционализации в сфере методологии исследований. Это значит, что неоинституциональная теория – всего лишь одна из поверхностных теорий, выполняющая вспомогательную, обслуживающую роль в научном исследовании реальности. Главное – опять-таки не переступить меры. Вне такой меры и получается, что всё и вся – это институты-нормы.

В то же время отсюда следует и то, что выход из кризисного состояния отечественной экономической науки возможен только через обновление и развитие методологических оснований исследований [см.: 11], но ее методология во многом находится за ее собственными пределами и связана с философским осмыслением реальности. Здесь важно напомнить указание Й. Шумпетера о сути причинной связи между явлениями, возможной только в случае, когда «явление, которое выполняет в причинных связях роль основания, будет явлением неэкономического порядка. если основа имеет экономическую природу, то следует продолжить исследование» [12, с. 59]. Такое понимание гораздо глубже традиционного детерминизма и причинности, которые, по мнению А. Гальчинского, должны стать ключевой проблемой методологического переосмысления [11, с. 5].

Весьма актуальным становится и положение П. Селигмена о том, что «экономическая наука не может существовать без понятия о человеке, о психологии. Пока это остается одной из наиболее острых проблем экономической науки» [13, с. 344] (выделено мной – Г. З.). Сегодня уже стало понятно, что «анализ рациональности не может ограничиваться только материальными мотивациями человека. В современных условиях растущую роль в этих мотивациях играют морально-психологические и этические нормы, мотивы идеального (в том числе и мировоззренческого) характера» [11, с. 7]. Более того, рассмотрение экономики вне более широкого социального, а вернее человекомерного контекста становится вообще немыслимым: «Если по привычной схеме существующих научных канонов индустриального общества социальное детерминируется экономическим, то сейчас все в большей мере становится очевидной неадекватность этой зависимости. В постиндустриальном обществе экономическая и социальная сферы фактически поменялись местами. Сегодня экономика сама собой стала непосредственной составляющей социальной сферы, которая не только вбирает ее результативное основание, но и определяет большую часть энергетического потенциала, ее ресурсную базу, пределы роста и развития» [11, с. 11]. Без философствования для понимания новых реалий здесь никак не обойтись и ярлык «институт» и приклеить-то не к чему.

Неоинституционалистов интересует не сам человек, не целостность его жизнедеятельности в экономике и особенно в хозяйстве, а нечто чисто техническое, каковым в современном обществоведении стали сами институты. За институтами не стало видно человека. Он опять в который раз превращен в средство, над которым господствует неодушевленный институт. Объектом анализа становится всего лишь представление о месте человека в системе институтов. Целью же является отвлечение, погружение сознания человека в некую искусственно созданную, оторванную от реальной жизни плоскость, где господствуют институты, трансакционные издержки, отдельные, вырванные из целостной реальности, моменты, схемы кривых, математические формулы («Люди могут делать чудеса, если они понимают, что они должны делать. Но они тупеют, если обращаться с ними при помощи кибернетики») [14, с. 403], совершенно не связанные с действительной деятельностью человека, его целостной жизнью.

Выход из нынешнего кризисного тупика, который лишь более наглядно и чувствительно проявляется в форме длящегося с осени 2007 года и затем углубляющегося финансово-экономического кризиса, требует кардинального изменения формата миропонимания, в котором всеобщим основанием должно стать понятие целостности жизнеустроения, в котором человек-личность [см.: 15; 16] творит свое качественно иное возможное бытие, стремясь к счастью на основе Любви и Добра. Экономическое здесь – всего лишь средство, но уж никак не цель и не главная ценность. Само понятие целостности, которое соотносится с организмом, синергией, личностью, Универсумом, вовсе уж не материальное, не техническое, а тем более не экономическое. Оно из области духа и для своего понимания требует мировоззренческого переворота: от преклонения материальным ценностям и соответствующим этому идеям необходим переход к господству духовно-нравственных ценностей, долженствующих господствовать в головах, сознании людей, освобождая-постигая-реализуя тот внутренний нравственный основание-стержень, вокруг которого формируется и жизнебытийствует личность, ибо он пред-задан каждому человеку в его со-Вести.

Но нынешнему одномерно запрограммированному экономическому квазимировоззрению нет до этого никакого дела, а поэтому риски с опасностями, трагизм и катастрофизм стали уже обыденными неизбежными спутниками нынешнего кризисного существования человечества. Идея прогресса, под флагом которого полтора столетия пыталось развиваться человечество, как стало очевидным в конце ХХ – начале ХХI века, послужила больше во вред человеку и Природе, чем принесла жизнеустроительной пользы. Сегодня уже как-то и не принято говорить о прогрессе, ибо его зримым результатом стала углубляющаяся поликризисность. Одной из главных виновниц стала традиционная механико-материалистическая наука и ее диалектико-материалистический метод, которая проблемы духовности и нравственности изгнала из своего осмыслительного поля, резко отделив от себя философию и религию: мол, наука – «не по этой части». Заложниками стали гуманитарные, обществоведческие, в том числе и экономические, знания, которые вовсю стремились стать точными науками, подобно физике. Отсюда явное зашкаливание математизации и моделирования, а по сути, говоря словами нобелевского лауреата Мориса Алле, начало процветать математическое шарлатанство – наукообразие без продуктивных сдвигов во благо человека. Личность и ее духовную природу никакими математическими формулами не охватить, а развернувшийся сегодня процесс бездуховной цифровизации только и может показать истинную цель в двоичной системе исчислений – превратить единицу (личность) в ноль. Киборг (обратное прочтение – гробик) – техносный «субъект» готовит небытие человеку.

В этой общей ситуации все же хотя и весьма трудно, но пробивает себе дорогу взвешенная критическая оценка экономикс-ического мейнстрима, понимание того действительного вреда, который он нанес не только современной экономической науке, но и реальной экономике, оказавшейся благодаря его рецептам в кризисном тупике. Подобная оценка нынешнего мейнстрима-экономикса, хотя и другими словами, уже второе десятилетие обосновывалась в публикациях глубинно размышляющих ученых, в том числе и представителей Харьковской Каразинской междисциплинарной методологической школы исследований хозяйства. В этом формате следует продолжать выявлять и критически оценивать те течения современной экономической мысли, которые, по сути, представляют нынешний мейнстрим, хотя не стремятся афишировать свою «кровную связь» с ним. Понятно, что обанкротившееся современное изначально кризисное экономи(зми)ческое мировоззрение, пытается всячески агрессивно-апологетически защищать себя, находя гламурно-привлекательные упаковки для очередного провозглашения «всепобеждающего учения». В этом плане следует особо обратить взор на неоинституционализм, который в последние десятилетия повсеместно и весьма жестко вменяетсянасаждается общественному сознанию, особенно сознанию экономистов. Неоинституционалисты без ложной скромности, но и без достаточных глубинных научных аргументов уже в самом начале нового века во всеуслышание провозгласили свой «огород» как «новый мейстрим» в современной экономической науке.

Но глубокий и взвешенный анализ обширнейшей, растущей как грибы после дождя, литературы по неоинституционализму позволяет увидеть в нем некую искусственно созданную фальшпанель, в подавляющем большинстве своем опирающуюся на досужие поверхностные ярлычные наукообразные слово-пустоблудия: буквально всё и вся обзывается институтами, что породило новую форму империализма – экономическо-неоинституциональную, уже превратившуюся в непонимающую повседневность. Это не может не волновать серьезно мыслящих исследователей. «В условиях кризиса, переживаемого экономической наукой сегодня, слова «институт», «институциональная матрица», «институциональная система» и другие, им родственные, приобретают, кажется, качества некой научной панацеи, готовой спасти экономическую теорию от ее нынешних болезней, а практику – от «слепого эмпиризма», от действия наугад», – иронично заметил А. И. Московский [17, с. 5] (выделено мной – Г. З.).

Неоинституционализм как современная гламурная форма экономической неоклассики, экономикс-изма во многом направлена на сохранение-распространение выхолощенного узкоодностороннего, поверхностного миро«представ-ления»-вменения, претендующего не ниже, чем на статус «мета-теории». Современные институтотерапевты, пришедшие на смену вредоносным шокотерапевтам 90-х годов прошлого века, напрочь забыли о том, что «не случайно критики называли институционализм «теорией без теории», ибо классический – более фундаментальный институционализм «не сумел развить аргументированную и последовательную систему исходных принципов, в чем явно проигрывал неоклассике» [18, с. 290]. Но этот факт никак не беспокоит таких «компетентных спецов», ибо их назвать учеными вряд ли возможно: вопрос о том, чем отличается просто рынок (цена, капитал, налог и все прочие названия в современной экономической науке) от рынка как института – нет ни малейшего понимания. И лавине неоинституционального оболвания нет ни конца, ни края! О какой такой методологии и экономической культуре идет речь? Главное: обозвать привычную «халву, халву, халву…» институтом, а дальше хоть и трава не расти!

Неоинституционализм, распространивший ярлык «институт» на все движимое и недвижимое, реальное и виртуальное, понятное и непонятное (впрочем, как и сам термин «институт» в его неоинституциональной трактовке, хотя в русском языке он был четко определен как воспитательное, учебное или научное заведенье или учреждение. Узаконенное, уставное установленье [19, с. 297]), весьма амбициозен потому, что «институт – организатор и стабилизатор, он же во многом и управитель, но и доминатор, инквизитор и эксплуататор. С одной стороны, вроде бы институт для человека и экономики, а с другой – нет, совсем даже нет, это человек с экономикой для институтов… И если контролировать институтообразование и институтофункционирование, то можно контролировать буквально все» [6, с. 4] (выделено мной – Г. З.). Стремление к абсолютному тоталитаризму было всегда, хотя и в разных формах, но сегодня оно через вменение неоинституционализма просто зашкаливает. Договорились до того, что уже и человек не нужен: главное – институт.

С другой стороны, нельзя не видеть сегодня того, что столь повсеместно насаждаемый неоинституционализм в практическо-хозяйственном плане почти бесплоден, он не может каким-либо образом способствовать продуктивному развитию реальной экономики, как-то влиять на решение острых социальных проблем и повышение благосостояния украинского народа. Отечественный неоинституционализм превратился в самодовлеющее течение неоклассической теории. Поэтому нельзя не согласиться с тем обоснованным мнением глубинно размышляющих исследователей, согласно которому «отдавая должное технике неоинституционального анализа, следует вместе с тем заметить, что полученные с его помощью конечные выводы и практические рекомендации для постсоветской экономики нельзя признать удовлетворительными. Собственно, никаких содержательных предложений вообще нет. Неоинституционализм в лучшем случае может ответить на вопрос: кто виноват? Но сам по себе он не дает ответа на вопрос: что делать?» [20, с. 3] (выделено мной – Г. З.).

Рассмотрим более подробно основные характеристики отечественного неоинституционализма и его роль в современной постсоветской экономической науке.

Неоинституционализм по умолчанию игнорирует не только целостность Универсума, но и единую духовно-био-социальную целостную природу человека, в которой именно духовная ипостась является предначально определяющей и именно её раскрытие-реализацию призваны обеспечивать биологическая и социальная ипостаси. Неоинституционализм со своей всеядностью институтов как норм и правил всецело находится в традиционном формате био-социальной парадигмы понимания человека как общественного животного, то есть, по сути, не видит реального целостного человека, развертывание глубинной природы которого и его самопостижение и самореализация происходят прежде всего в духовной сфере и лишь затем проявляются в разного рода социальных формах, среди которых находятся и институты-нормы. При этом само понимание институтов как норм и правил является весьма упрощенной мыслительной схемой, которую всячески насаждают (зомбируют) индивидуальному и общественному сознанию, видя цели развития там, где находятся только его средства (не всегда продуктивные с точки зрения человекоспасения). И человека в силу его размыслительной лености заталкивают в «комнату кривых зеркал», не только искажающих картину реальности, но и начинающих империалистически грубо диктовать свои поверхностно-внешние требования к самому миропониманию и человеку, но уже не «экономическому», а «институциональному», т. е. такому, на которого изначально вмененно натягивают «рубашку-клетку» смирительных институтов-норм – порождение не экономической, глубинно-сущностной, а поверхностно-юридической науки. От теории пучка прав собственности лишь полшага к институту-норме.

Предваряя всё последующее изложение заявленной темы, сразу же хочу подчеркнуть, что институционализм в его глубинном классическом понимании должен творчески развиваться как одно из обслуживающих научных направлений постижения целостности Универсума и человека. Но в этом творческом развитии необходима мера, несоблюдение которой весьма односторонне-вредоносно сказывается на процессе миропостижения, формирования целостного мировоззрения, оборачивается, как правило, социально-экономическими деформами и катастрофами. Совершенно не зря всемирно известный историк и антрополог А. Дж. Тойнби, безусловно зная толк в человеческой истории, акцентировал внимание на том, что «идолизация институтов – непростительная интеллектуальная и духовная ошибка, которая приводит к социальной катастрофе» [21, с. 551] (выделено мной – Г. З.). Подобной идолизации и служит всецело нынешний неоинституционализм, подводящий всех и вся под ярлык «институт», представляя-трактуя такой институт (а вовсе не человека-личность!) в роли главного действующего лица исторического развития. При этом неоинституционалисты не обращают ни малейшего внимания на взвешенные критические оценки их теории, продолжают вращаться в собственном искусственно созданном мирку господствующих в их воображении институтов-норм, который уже ими превращен в самоцель-замкнутость, а, стало быть, и весьма оторвался от реальности, и стал для них как бы самой действительностью.

Неоинституционалистам следовало бы уразуметь, что «человек находится не в ситуации абсурдного мира (как это экзистенциалисты иногда описывают), а в более ужасной ситуации, из которой вырастают все другие частные ужасы. Я назову этот ужас ужасом конкретности. Ужас бытия человеческого состоит в том, что ничто существенное не вытекает ни из каких правил, ни из каких законов, но оно должно быть конкретно, вот здесь установлено и понято… Ничья жизнь не есть частный случай каких-то правил» [22, с. 148] (выделено мной – Г. З.).

Основной причиной сегодняшнего непомерного обожествления институционализма является неуемное стремление к подражанию западному, которое все еще по наивности считается неким идеалом, а его достижение, якобы, способно решить наши реальные проблемы. Об этом писал еще в начале ХХ века С. Н. Булгаков: «Слишком наглядно все безобразие наших политических форм, слишком грубо оскорбляют они и глаз, и совесть, и человеческое достоинство, слишком стыдно нам, что мы их терпим. Мысль невольно устремляется туда, где уже нет этих форм, где жизнь складывается и развивается свободно. Все недочеты нашей жизни, которые сознаются совестью как таковые, но на устранение которых еще не хватало до сих пор общественных сил, все они возбуждают такое острое чувство стыда и неудовлетворенности, что простое отсутствие этих недочетов, идеал отрицательный, начинает казаться нам положительным. Таким образом, имея перед собой в качестве недостигнутого идеала внешние, политические, формы жизни Запада, мы невольно впадаем в идеализацию и всей этой жизни, которая складывается не под одним только этим влиянием, а и под тысячью других, нами не учитываемых. Тому же содействуют и неоспоримые положительные блага западной культуры, его наука, его искусство, его величественная история. Невольно начинает казаться, что эти цветы западной цивилизации составляют все дерево, что жизнь Запада состоит только из них. Оптический обман почти неизбежен… Но Запад не является уже для нас ни совершеннейшим, ни единственно возможным воплощением культуры» [23, с. 119, 120].

Понять суть и истоки неоинституционализма невозможно без постижения массового американского духа, того, что отражается в так называемой массовой американской культуре. Американская толпа (а именно из Америки идет повсеместное насаждение неоинституционализма, ибо там его «научная родина»), как свидетельствует прот. А. Шмеман (был деканом Свято-Владимирской семинарии (США), которая под его руководством стала одной из наиболее крупных богословских школ православного мира; являлся почти бессменным секретарем Совета епископов Американской Митрополии, проповедником и богословом), отличается «безличностью». «Конечно, толпа, «средний человек» всегда и всюду безличны, но в Европе за каждым человеком чувствуется «тайна», она как бы просвечивает в выражении его лица, в походке, во всем. И вот именно этой тайны не чувствуется в американце. Мне кажется, что он ее панически боится, не хочет ее, убивает в себе. И что вся американская цивилизация направлена на то, чтобы помочь человеку в этом. Она вся построена и действует так, чтобы человек никогда, по возможности, с этой тайной не встретился лицом к лицу» [24, с. 242].

Каждый из американцев репрессирует в себе эту тайну, от чего появился американский невроз и так расцвели психология, психоанализ, психотерапия, помогающие страстному желанию «тайну» свести к закону природы, к таблице умножения, классифицировать и тем самым «разрядить» ее. Американец «тайну» «научно выбалтывает». Науке он благодарен прежде всего за то, что она дает ему готовое объяснение, освобождение от искания (которое и есть в человеке выражение его соотношения с заключенной, живущей в нем «тайной»)… американец глубок, как и все люди, только, в отличие от других, он не хочет глубины, боится ее и ненавидит ее» [24, с. 242-243]. Поэтому страх перед тайной и ее сущностью, потребность не встретиться с самой тайной жизни диктуют единственный способ сделать их «не страшными» – ввести их в обряд, сделать их «повторяемостью». Отсюда, как пишет А. Шмеман, американская цивилизация, американская жизнь насквозь религиозны, но в очень глубоком смысле, в смысле мира до христианства, мира, не освобожденного от природной «сакральности», противоположной христианскому «сакраментализму». «Сакральность – это совсем не ощущение божественности мира, а, наоборот, – его демоничности, не радости, а страха, не приятия, а бегства. Это система «табу», при помощи которой человек полагает между собой и жизнью (и это значит – между собой и своей «тайной») некую непроницаемую преграду, фильтр, фильтрующий жизнь и не допускающий «тайну». И в этом смысле – пуританское прошлое Америки и ее антипуританское настоящее на глубине – явления того же порядка. Отвержение, снятие одного «табу» есть всего лишь замена его другим «табу»» [24, с. 244]. Но слово «табу» в силу своей старомодности заменено словом «институт». И суть здесь открывается вполне понятная: институты (нормы – в неоинституциональной трактовке) получают такое широкое распространение там, где необходима постоянная замена «табу» (по А. Шмеману, даже культ новизны в американской цивилизации становится частью обряда, может быть, даже его питательной силой), а не живые проявления сущности жизни, истоки которых находятся в глубине личности, откуда идут самобытность и творчество. В данном аспекте, который является фундаментальным, и именно из него должно исходить мышление-осмысливание, весьма важно понимать, что «на уровне творения вообще нет законов, что закон всегда на втором плане»; «на уровне творения нет законов, ничто не творится по законам» [25, с. 43, 48] (выделено мной – Г. З.).

Норма вообще связана с ограниченностью опыта и тиранией «средне-нормального сознания». Н. Бердяев писал по этому поводу, что «люди ограниченного опыта гордятся своей ограниченностью и возводят эту ограниченность в норму. Создается тирания «средне-нормального сознания», границы которого отождествляются с границами человеческой природы вообще. «Средне-нормальное сознание» нашего времени отрицает духовный опыт, отрицает возможность чудесного, отрицает всякую мистику. Даже в религиозную жизнь проникает «средне-нормальное сознание» и утверждает там свой позитивизм. «Средне-нормальное сознание» есть сознание природного человека, есть укрепление природного мира, как единственной реальности, и есть отрицание духовного человека, духовного мира, духовного опыта. Это есть мещанское сознание этого мира, самодовление и самоуверение, ощущающее себя господином положения в этом мире» [26, с. 46-47]. В неоинституционализме, где институты сведены к норме и не рассматриваются как онтологическо-духовные начала личности именно и надо искать ответы на вышезаданные вопросы и видеть причину постоянной схоластической пробуксовки отечественного неоинституционализма.

С другой стороны, не следует забывать, что неоинституционализм сформировался под влиянием протестантизма, специфика которого заключается в уничтожении эсхатологии христианства, а тем самым и в отвержении проблемы одухотворения. «Мир сотворен как общение с Богом, как восхождение к Богу, сотворен для одухотворения, но он не есть «бог» и потому и одухотворение есть всегда также и преодоление мира, освобождение от него. Мир, таким образом, есть «таинство». Роковая ошибка протестантизма в том, что, справедливо восстав против «имманентизации» христианства в средневековом католичестве, он отверг «таинство», не только религию как грех и падение, но и «религиозность» самого творения. Церковь есть совокупность «спасенных», но спасенных «индивидуально» (я спасен!), так что их спасение ничего не означает для мира, ничего в нем не «творит», не есть спасение мира, совершающееся в спасении каждого человека» [24, с. 443].

Спасение «в себе», без отнесенности к «миру», есть отрицание от космологии, а тем самым протестантство отрекается и от эсхатологии. И эта специфика протестантизма, которая, с одной стороны, спасенность индивидуализирует, в том смысле, что делает ее «личным» спасением; а с другой стороны, опустошает спасенность от всякого «космического» и «эсхатологического» содержания, делает человека предельно одиноким, оторванным, отъединенным от мира, от истории, от Царства Божия. И в результате Церковь становится сектой, где спасение от одиночества происходит парадоксальным образом – ценой полного растворениия личности в «секте», в «культе» спасителя – лидера, который руководит борьбой за индивидуальное спасение, требуя от всех отдать свою волю ему [24, с. 444]. В этом заложены корни законничества, которое неизбежно оборачивается искажениями духовной жизни, тем, что на арену выходит социальная детерминация, социальное насилие, принуждение как процесс социальной объективации, приспособления к обыденности.

При этом социальная объективация, представленная в ракурсе принуждения и насилия, исходит из «хочу», в угождение которому современный человек пытается преобразовывать реальность, создавая действительность. «Пафос нового человека – избавиться от всякой реальности, чтобы «хочу» законодательствовало вновь строящейся действительностью, фантасмагоричной, хотя и заключенной в разграфленные клетки», ибо для него «действительность существует лишь тогда и поскольку, когда и поскольку наука соблаговолит разрешить ей существовать, выдав свое разрешение в виде сочиненной схемы, схема же эта должна быть решением юридического казуса, почему данное явление может считаться всецело входящим в заготовленное разграфление жизни и потому допустимым» [27, с. 44-45]. Но вся суть в том, что выдаваемые наукой схемы означают не просто упрощение жизни, а предстают войною с жизнью, искажающей саму жизнь как реальность, ибо «ни математические формулы, ни механические модели не устраняют реальности самого явления, но стоят наряду с нею, при ней и ради нее. Объяснение хочет снять самое явление, растворить его реальность в тех силах и сущностях, которые оно подставляет вместо объясняемого» [27, с. 103]. Схемы научного мышления, отрицающие в своем основании и природу, и человека (его внутренний духовный мир), ибо служат поверхностным хотениям (без попытки войти в свою тайну) нового человека, в конечном итоге завершились формальным провозглашением прав человека, ориентированных прежде всего на ближайшие средства их осуществления и удовлетворения. Отсюда и возникает «институт» как поверхностная норма насилия социальной объективации (именно в таком весьма примитивном, в отличие от классического институционализма, понимании неоинституционализм употребляет слово «институт», хотя, когда оно прицепляется ко всему наблюдаемому и иллюзорному, то и это примитивное понимание симулякризуется и выхолащивается), которой безразлична внутренняя духовная природа человека.

При проведении серьезного социально-экономического анализа нельзя никогда забывать о том, что институты – нечто внешнее для отдельного человека, навязываемое ему извне, служащее сужению границ выбора и препятствующее самопознанию, самореализации и творчеству. В этой связи, как представляется, мы должны глубоко осмыслить высказывание Н. Бердяева и П. Флоренского. Н. Бердяев писал, что «в принципе laisser faire (свобода действий – по-французски), столь ложном в экономической жизни, есть доля правды для нравственной и духовной жизни человека. Нужно дать человеку возможность обнаружить его творческую энергию и творческие дары, не задавливать его внешними предписаниями и не опутывать его жизнь неисчислимым количеством норм и табу. Неверно думать, что культ Творчества есть культ новизны и будущего. Подлинное творчество обращено не к старому и не к новому, а к вечному. Но творческий акт, обращенный к вечному, может иметь своим результатом и продуктом новое, то есть проецированное во времени. Творчество может дать блаженство, счастье. Но это лишь последствия. Никогда блаженство, счастье не является целью творчества, и творчество знает свои муки и страдания… Этика творчества есть этика борьбы и созерцания, этика любви в борьбе и созерцании… Это есть этика восхождения и нисхождения человека» [7, с. 67] (выделено мной – Г. З.).

П. Флоренский указывал, что «закон накладывается на мой ум, как стальное ярмо, как гнет и оковы. Исключения из законов, разрывы закономерности были моим умственным стимулом. Если наука борется с явлениями, покоряя их закону, то я втайне боролся с законами, бунтуя против них действительные явления. Закономерность была врагом моим; узнав о каком-либо законе природы, я только успокаивался, когда отыскивалось и исключение из этого закона» [8, с. 126].

Амбиции современного неоинституционализма как гламурной «новой всеобщей панацеи» основаны на игнорировании важнейших фундаментальных положений, которые становятся весьма понятными тем, кто ознакомится с работами классиков институционализма и умеет глубинно размышлять в методологическом ключе в поле новейших научных человековедческих исследований. Здесь следует обратить внимание, по крайней мере, на три основательного рода аспекта неоинституционального анализа, от замалчивания которых проистекает его поверхностность, стремление к безмерной экспансия и гламурный блеск, скрывающий схоластику и всеверие в ярлыки-идолы: «институт» и «институциональный».

Во-первых, само сведение институтов к нормам и правилам, а по сути, к установлениям каких-то написанных на бумаге юридических документов и созданию учреждений (институций), для чего необходимо весьма недлительное время, выхолащивает сущностный, духовно-идеальный смысл (он является главным) института, который формируется и закрепляется многими десятилетиями, а то и веками. Институт – это, прежде всего, духовный феномен и сводить его к временной правовой норме или правилу – значит мало что понимать в сложной реальности жизнедеятельности человека, ограничивая «барахтание» мысли на поверхностном явленческо-модном уровне. «Институтом называется культурозначимый, составляющий смысловую взаимосвязь, гарантированный нравами и правом, порядок, через который осуществляется совместная жизнь людей» [28, с. 114] – примерно таким образом нужно трактовать институт в современном понимании, которое развивает традицию институционализма, не извращая сущностного понимания института.

Во-вторых, современный неоинституционализм за институтами уж напрочь не видит человека, личности, то есть игнорирует те три аспекта, на которые указал в своем фундаментальном исследовании институтов В. М. Быченков: 1) всякое институциональное установление осуществляется, реализуется посредством решений и действий личности, не говоря о том, что и формируется людьми; 2) реформирование и совершенствование институтов также осуществляется личностями; 3) решение текущих проблем достигается на основе личностных актов, но и осуществление стратегических задач, требующее институциональной базы, тоже имеет личностный характер, ибо как эта база, так и сама стратегия является личностно формируемой [29, с. 78-79]. Но проблема взаимоотношений личности и института, соотношения личных и безличных, внеличных (надличных, сверхличных) установлений практически неоинституционалистами не исследуется. При этом вполне извращенно неоинституционализм видит в институте-норме некую «вершину» человеческих теоретических достижений, напрочь отказывая личности в ее фундаментальной роли в процессе жизнетворения.

В-третьих, игнорируется тот момент, что институт в неоинституциональной трактовке как норма «появляется» только где-то на тринадцатом поверхностном уровне личностной актуализации и реализации. Здесь вертикальный срез про-явления сущности, как минимум, «проходит» тринадцать уровней личностной актуализации и реализации, где лишь на последнем уровне возникают институты. «Явление» сущности, предположительно «проходит» следующие уровни: всеединство (единство безусловного бытия, Всеединство как общая последняя глубина в непостижимом (С. Л. Франк); смысловой континуум; морфологические поля; сознание; первичная «клеточка» его развертывания-реализации – «гены-мемы-уны»; «мемы – уны»; архетипы; ценности; мотивы; потребности; интересы; психосоциокультурная матрица, а затем лишь сущность «является» в институтах.

Таблица 1

Характеристика уровней восхождения постижения реальности
по линии личностного самопостижения

Уровни восхожде-ния

Содержательное обозначение Условное простран-ство Граница объекти-вации Соотносительность выражения

13

институты личностно-внешнепро-странственное объекти-вация право (норма)

12

психосоцио-культурная

матрица

обыденность
11 интересы

деятельность

10

потребности объективация

9

мотивы

собственно личностное

Внутрен-ний мир до объекти-вации

понимание

8

ценности культура
7

архетипы

психика

6 мемы – уны

разум

5 гены – мемы – уны

рефлексия

4

морфологические

поля

доличностное резонанс/
торсионное поле

3

сознание

мысль /
социоглюонное поле

2 смысловой

континуум

Слово / именование

1 всеединство / непостижимое

тишина

Конечно, выделение этих уровней имеет теоретико-аналитическую цель, но оно необходимо, если стоит задача научного познания-объяснения сути института как определенной жизнедеятельностной формы, производной от сущности и целостной природы человека, творящего хозяйство, от реальностей очеловечивающегося мира. При этом важно знать именно условность такого деления-понимания, ибо между выделенными уровнями точные границы не могут быть определены, так как само понятие «точная граница», непосредственно заимствованное из области пространственных отношений и вполне подходящее к области чисто логических отношений, не приложимо без надлежащих оговорок ни к чему конкретно-реальному и живому; в данном случае к реальностям духа, к духовному [30, с. 295].

Восхождение по выделенным уровням постижения имеет четко выраженный вектор: от вечного (первый уровень) к временному (тринадцатый уровень – трактовка неоинституционализмом института как нормы). Неоинституционализм в таком понимании есть лишь вспомогательно-поверхностный концепт, не позволяющий сущностно постигать процесс антикризисного формата развития экономической науки.

Без понимания сути и роли каждого уровня из тринадцати в процессе реализации сущности вряд ли возможно понять суть, значение и место институтов в целостной человеческой жизнедеятельности; невозможно сформулировать и само определение института, которое бы «схватывало» его истинную суть. Особенно этому противоречит неоинституционально-примитивное сведение института к норме. Юридическая наука в основном лишь фиксирует то, что уже есть в наличии, на поверхности действительности. Политическая экономия неоднократно доказывала и показывала, что под правовой нормой скрывается более сущностное явление или процесс. Но современный неоинституционализм «развивается» именно в формате правообразования, т. е. в формате явления, а вовсе не сущности.

Более глубинный, сущностный анализ реальности показывает, что, как минимум, девять ее глубинных уровней (вплоть до уровня мотивов) «входят» во внутренний целостный мир личности, который первоначально «задает-реализует» архетип свободы-ответственности и творчества. Этот внутренний духовный мир уж никак не может быть институционализирован. Эта проблема требует более всесторонней глубинной проработки, без чего вряд ли можно говорить об неоинституционализме как сущностной науке. В таком новом понимании институтов-норм кроется то, о чем, как мы уже говорили, предостерегал А. Дж. Тойнби: «идолизация институтов – непростительная интеллектуальная и духовная ошибка, которая приводит к социальной катастрофе» [21, с. 551]. К. Поппер утверждал, что «не существует институциональных средств, позволяющих сделать человека счастливым», ибо «проблема улучшения демократических институтов – это всегда проблема, стоящая перед личностями, а не перед институтами» [31, с. 200].

Неоинституциональное строительство-нормотворчество, оторванное от глубинного понимания реальности и природы человека, в подавляющем большинстве своем имеет античеловеческую, античеловечную направленность. Не понимая и не стремясь осознать уровни доличностного и личностного духовного пространства, повсеместно насаждаемый неоинституционализм создает поверхностные «шумы», которые чужды жизни, насилуют природу человека, ведут к духовно-социальной катастрофе общества и деградации всё-ещё-человека.

Неоинституционализм не желает осознавать того, что в реальности и ее развертывании изначально не было ни законов, ни норм с правилами: они пришли после. В этом плане метафора Плотина «пробуждение от сна» имеет очень глубокий смысл: осмысление и понимание реальности должно пробудить человека «от сна» с тем, чтобы он создавал свою действительность не в противопоставление-насилование своей глубинной онтологическо-сакральной природы, в которой изначально заложена человечность. Бездумный вездесущий угар нынешнего современного неоинституционального строительства (по сути – разрушения!) лишь углубляет кризис де-человечности в нынешнем глобальном мире. «Нельзя менять дары богов на дары людей» (Л. Шестов).

Игнорирование выделенных трех основополагающих в методологическом плане аспектов весьма четко свидетельствует о том, что качество, место и роль современной неоинституциональной теории в познании целостного мира человека и хозяйства не являются столь фундаментально значимыми, как их пытаются представить неоинституционалисты. Другими словами можно сказать, что поверхностность и искусственность неоинституциональной теории обусловила изначально ее движение тупик, выход из которого возможен лишь через углубление-познание внутреннего духовного мира человека как личности, в статусе которой он является также и изначальным внутренне целостным субъектом хозяйственного созидания.

Время экстенсивного всплытия-кружения неоинституциональной пены должно завершиться. Это необходимо понять, прежде всего, самими неоинституционалистами, количество которых среди экономистов сегодня растет в геометрической прогрессии, но, к большому сожалению, прироста нового сущностного знания, продвижения к истине отнюдь не наблюдается. Говорение об институтах в преимущественном большинстве своем выливается в пустословие и даже бессмыслицу, в гламурное ошарашивание послушной и ленивой к размышлениям публики изысканно-схоластическими абракадабрами. Оно оборачивается не спасительными хозяйственными реформами, а зомбированием массового сознания в направлении непонимания, поверхностного упрощения и схематизма, которые подрывают сами основы цельного мировоззрения и целостной жизнедеятельности человека. «Отвлеченные схемы, они же перспективные единства, перспективы, если допустить такой идеологизм, вытеснили из жизни личность, и ей приходится полузаконно ютиться где-то на задворках, работая на цивилизацию, ее губящую и ее же порабощающую» [27, с. 342] (выделено мной – Г. З.). Представляется, что именно отсюда и проистекают все наши современные беды и кризисы-катастрофы.

Здесь перед человеком, размышляющим и стремящемся к постижению цельного миро-хозяйства, несколько приоткрывается сама тайна столь насильно-всеохватного вменения неоинституционализма. Он становится современной формой удержания человека от истинного творчества. Его необходимо рассматривать в русле реализации давно заданной тенденции оставить человека в неведении относительно его истинной – духовно-био-социальной природы как существа свободного, обладающего творческой мощью, «как призванного царя творения» [32, с. 107]. Установка на послушание, которой ознаменованы религиозные эпохи ветхозаветного закона и новозаветного искупления, продолжает действовать, является препятствием для перехода в эпоху религиозного творчества, которой в этом мире еще не было, несмотря на то, что отдельные порывы творчества составляют ценности цвета человеческой культуры. «С послушанием нельзя творить в мире», «даже в гениальном расцвете «наук и искусств» дух послушания с роковой неизбежностью заглушал дух творчества», а эти гениальные порывы «в общем и общеобязательном ходе мировой культуры и «науки и искусства» были формой приспособления к необходимости» [32, с. 109].

Если вникнуть в само название (теперь – и вездесущий ярлык) «институт-норма», то в нем заключена все та же вековая установка-ориентация на тенденцию послушания, осовремененная и сделанная на стыке столетий модой, а тем самым и представшая в якобы новой, внешне огламуренной «продвинутой» форме. Неоинституционализм потому и необходимо рассматривать как поверхностную (без глубинного понимания) форму недопущения перехода человека в религиозную эпоху творчества, которая неизбежно связана с личностной свободой, самореализацией человеком самосознания своей царственной свободы-творчества. С целью воспрепятствования истинному творчеству концепт института сознательно запущен в повсеместно упрощающееся дискурсивное научное мышление хранителями эзотерической тайны божественного откровения и священного писания о том, что «творческая тайна сокрывается человеку и открывается человеком» [32, с. 107]. Этого-то именно современному человеку, дескать, и не надо знать-понимать. Поэтому необходимо навязать мысль о том, что важны и имеют значение в этой жизни только институты-нормы, а самого человека принизить, отбросить на задний план, сведя его статус и роль лишь к функции послушания, подчинения и исполнения. Неоинституциональный шлагбаум призван однозначно перекрыть путь к постижению человека-личности как духовного существа, поместить его в не допускающую сущностных рассуждений оболочку институтов-норм, где свободно-ответственному творчеству личности нет места.

Глубинный, отологический уровень миропонимания требует осознанного постижения того, что «местопребывание зла, как и добра, есть незримая глубина человеческой души, недостижимая ни для каких внешних насильственных действий и достижимая только для духовных сил любви – или ненависти. Никакими внешними действиями, никаким принуждением – вплоть до уничтожения через убийство самого преступника – нельзя сущностью уничтожить, развеять зло, потушить пожар злых страстей. Но наряду с этой обязанностью сущностью уничтожать или ослаблять зло любовью мы имеем еще иную обязанность, также диктуемую любовью: спасать людей от действия существующего зла путем простого ограждения мира, путем возможного изолирования зла, преграждения ему путей для его разрушительного действия» [33, с. 244] (выделено мной – Г. З.). В этом овнешненном ограждении мира и следует рассматривать концепт института-нормы и его подчиненную, обслуживающую роль, которая в принципе соответствует «науке и искусству» как послушанию, приспособлению к природной необходимости в данном мире. Но всегда надо понимать и помнить, что институт-норма есть объективированное, внешнее для природы человека, личности препятствие в реализации тайны самосознания Чело-Века как лика, лица, обращенного к вечности, где в его первородстве заложен дар свободного и ответственного творчества.

Неоинституционализм – это современная форма очередной поверхностной, но все той же по сути, утопии, которая, как хамелеон, оборачивается «разными красками». Этой новой-старой утопии пытаются придать притягательный для леносного ума вид, отвлекая от осознания и решения истинных проблем раскрытия человеческой личностной природы, проблем человека как микрокосма. Все дело в том, что «утопии глубоко присущи человеческой природе, она не может даже обойтись без них. Человек, раненный злом окружающего мира, имеет потребность вообразить, вызвать образ совершенного, гармонического строя общественной жизни» [34, с. 136]. И этот образ представляется как мир целостный, ибо человек живет во внешне раздробленном мире и свою неудовлетворенность, нужду связывает именно с этой раздробленностью, отчужденностью. Сама целостность в обыденном представлении сводится к чему-то целостно-внешнему, целостно-объективированному, которое связывается с вещественно-пространственным миром, в лучшем случае с уровнем социальности. В таком представлении «целостность есть главный признак утопии. Утопия должна преодолеть раздробленность, осуществить целостность. Утопия всегда тоталитарна, и тоталитаризм всегда утопичен в условиях нашего мира. С этим связан самый главный вопрос – вопрос свободы. В сущности утопия всегда враждебна свободе» [34, с. 137] (выделено мной – Г. З.).

Если в этом ключе рассматривать экономизм, а он по определению не может не быть материализмом, то в нем свобода представлена в юридической поверхностной концептной форме, мягко говоря, мало что сохраняющей от истинной человеческой свободы. Концепт прав собственности в аспекте нашего анализа предстает лишь формой юридического приспособления человека к необходимости природного существования, и он же является тем основанием, из которого развертывается течение неоинституционализма. «С большей последовательностью и радикализмом истолковывает экономический материализм всю творческую культуру как послушание необходимости, как приспособление к состоянию человека, отяжелевшего от погружения в материальные сферы бытия… Экономический материализм – самая совершенная и крайняя философия греха, философия человека, не искупившего грех и ведающего лишь закон… Экономический материализм есть выражение подавленности человеческого духа» [32, с. 109, 110] (выделено мной – Г. З.), ибо дух раскрывается в свободе, свободном творчестве. Он дышит, где хочет. Для человека после искупления Христом всех грехов человеческих «новым» грехом является нетворчество, нереализация в деятельности своей царской миссии творения, которая сокрыта, но и представлена в том, что человек создан «по образу и по подобию». «Человеческая природа – творческая, потому что она есть образ и подобие Бога-Творца. Что образ и подобие Творца не может не быть творцом, эта антропологическая истина не была еще с достаточной силой и полнотой осознана в предшествующие религиозные эпохи» [32, с. 117]. С этим можно согласиться лишь частично, ибо об этом убедительно писал св. Григорий Палама, на что мною было обращено внимание в одной из опубликованных статей [35, с. 39]. Вместе с тем можно согласиться, что данный аспект до определенного времени широко не освещался в святоотеческой литературе.

Неоинституционализм даже в экономическом аспекте рассматриваемый связан прежде всего с нормоформированием, правом, законодательством, ибо «практическим воплощением институционального проектирования служит деятельность государства по развитию законодательной базы реформ» [18, с. 406] (выделено мной – Г. З.). При это весьма важно четко понимать и исходить из того, что «закон правовой или государственный, так же, как и закон в форме обычая, правил добропорядочности, добрых нравов и т. п., – есть лишь вторичное, неадекватное, обремененное всем несовершенством человеческой субъективности отражения закона нравственного, или – что то же – «естественного права», т. е. того порядка, который при данных конкретных условиях необходим, чтобы оградить жизнь от зла и обеспечить ей наиболее благоприятные условия. Этот закон в качестве совокупности «правил поведения», имеет, с одной стороны, характер строгих, незыблемых правил, нарушение которых недопустимо и есть зло и грех; и, с другой стороны, эти общие правила именно вследствие своей абстрактной общности оказываются недостаточными, чтобы достигнуть в каждом данном конкретном случае своей цели, – именно живой правды, и могут даже вступать в конфликт одно с другим» [36, с. 154-155] (выделено мной – Г. З.).

С другой стороны, игнорирование живой правды, которая весьма поверхностно отражается законами государства, способствовало тому, что в западном менталитете мышление «пучками правомочий» весьма хорошо прижилось и совершенно некритически и подражательно было воспринято и отечественными экономистами как выражение последнего слова западной экономической мысли. По этому поводу весьма существенное замечание сделал А. И. Московский: «Совершенно незаметно в словарь российских (и украинских – Г. З.) экономистов вошла терминология юриспруденции: «правомочия», «трансакция» (сделка), «контракт» (договор) – все эти понятия прежде всего юридические. Но экономисты этого, кажется, не заметили и стали обращаться с этими терминами как с понятиями экономическими – и вполне добротными, стоящими в одном ряду с «ценой», «издержками», «предельной полезностью» и т. д., игнорируя полностью различия предметных областей юридической и экономической наук», что неизбежно привело к тому, что институциональная экономика «в своем основном массиве исследует не экономические явления, а проблемы политики, права, социологии, называя себя тем не менее «институциональной экономикой» [17, с. 6, 12] (выделено мной – Г. З.).

Важно понимать, что правила, нормы, законы, т. е. то, что в неоинституционализме называется институтами, производны, вторичны от духовно-нравственных предистоков-ценностей: они фиксируют результат процесса объективации ноуменального мира, который лишь приближенно и искаженно «предстает» в феноменальном мире, окружающем человека и во многом им же творящимся. Поле категорий, в которых человек пытается зафиксировать некие смыслы, есть поле постоянных приближений, «вытаскиваемых» из семантического континуума человеческим воображением и фильтруемых сознанием человека. Весьма схематично этот процесс можно представить, как некое постоянное напряжение между слоями надсознательного и подсознательного, которое «улавливается» сознанием и предстает в определенных осознанно-построенных образах, вытягивающих-фиксирующих некие сгустки информации как точки взаимопереплетения предсмысловых векторов в явленном сформированном смысле.

Явленный смысл (образ) здесь предстает как точка (нервный узел) «стыка» разнонаправленных векторов в модели молекулярной структуры. При этом в данном образе уже застывает сам процесс поиска, смыслообразования, творчества; образ может быть основанием нового процесса поиска, нового творчества. Но образ вместе с тем может предстать (и обычно предстает) неким пределом (нормой), в который «заталкивается» все наличное бытие. Если же что-то в данном бытии не укладывается в данный образ, то это «что-то» все же пытаются подвести, втиснуть в «образ». Налицо механизм инверсии, на котором основана вся неоинституциональная теория и практика, ибо в самом правиле или норме сутью является именно фиксированность, неизменность, ставшесть. В строгом смысле здесь нет и не может быть никакого развития (более того – даже некоторого изменения), в основании имеющего творческий импульс, творческий акт. Тем самым неоинституциональный «институт» как таковой является «выходом» из поля творчества, из поля свободы, из сферы духа, который предзадает «специфику», сущностную природу человека.

Здесь сам собой всплывает вопрос о том, насколько глубока «неоинституциональная» рефлексия? Какой уровень жизнетворения она может отражать? И далее в размышлениях появляются, как минимум, две основные линии, которых при серьезном научном подходе избежать невозможно, ибо они фиксируют, условно говоря, поверхностность и глубинность своеобразного «институционального» мира. Поверхностность соотносится преимущественно с институциями. В принципе именно об институциях и толкует неоинституционализм, негласно предполагающий, что институт (но на самом-то деле – именно институции!!!) можно сформировать за несколько лет или дней, что собственно и находится на переднем плане у институтостроителей. Глубинность институционального подхода в отличие от нынешней неоинституциональной поверхностности была заложена классическим институционализмом, когда под институтом понимались некие духовные феномены, формировавшиеся веками, а то и тысячелетиями и соотносящиеся с постижением вечных ценностей-проблем-задач мироздания. Недоучет, игнорирование этого различения не просто вносит путаницу в современные умы, но и весьма затуманивает путь постижения сложной и многоуровневой реальности, течение-дление которой совершенно неподвластно никаким амбициозным неоинститутостроителям.

Игнорирование различия терминов «институция» и «институт» сознательно задано в неоинституциональной теории с тем, чтобы создать видимость некоей научности. О роли неоинституционализма (института-нормы) можно судить из следующего утверждения И. Бирмана: «…в экономике (и схожих науках) в общем-то гадают без твердой уверенности в результате, употребляют инстинкт вместо науки, а наинаучные методы предсказаний, скажу не в последний раз, не выходят за рамки экстраполяции. Значение факторности не только в множественности, но и в непостоянном характере взаимодействия, а потому малой предсказуемости роли каждого отдельного фактора и их частно-конкретных сочетаний. Что же касается человеческих действий, то и при всех недавних успехах социологии-психологии нелегко угадать как слово-поступок-событие конкретно отзовутся в экономике» [37, с. 211].

Если взять, к примеру, наиболее часто упоминаемый сегодня институт «демократия», который, согласно современной неоинституциональной теории является, якобы, самым необходимым человеку и обществу, то непредвзятый анализ показывает, что более скрытного противочеловечного, противоличностного феномена вряд ли можно придумать-построить, ибо на деле он несет двойные стандарты и служит власти ачеловечных по своей внутренней природе денег: деньги – всё; человек – ничто. Все другие, проектируемые и построенные человеком институты, – всего лишь разновременные институции, призванные обслуживать амбиции-притязания денежной власти. И ни о каком глубинном пласте, восходящем к уровню духовно-нравственных жизненно-человечных оснований-ценностей здесь и речи быть не может, как говорят, по определению. Но неоинституционализму это совершенно безразлично. Он преследует четкую, но не всегда озвучиваемую цель – пытаться «объяснить явления социальной жизни, опираясь на фундаментальные положения неоклассики о максимизирующем поведении и методологическом индивидуализме» и «объединить все социальные науки на базе неоклассической теории» [18, с. 297]. Экономизмический империализм просто изменяет форму своих амбиций-проявлений.

Отсюда и глобальный финансово-экономический кризис, который пытаются всеми правдами и неправдами выдать за нечто такое, что будто бы покоится в глубинах жизненных процессов и от него зависит все остальное в этом мире. Стоит только поменять угол зрения: перейти от уровня институций, в выхолощенном виде сегодня называемых институтами, на уровень истинного, глубинно-духовного понимания институтов, и сразу же гламурная пелена финансово-экономического кризиса растворяется и открывается его понимание всего лишь как одной из поверхностных форм глубинного духовно-ценностного кризиса, который более-менее определенно-понятно можно назвать мировоззренческим кризисом.

Обзывание институций институтами (это своеобразная метка, маркер неоинституционализма) носит далеко идущую цель увековечивания временных институций как неких норм, которые «менять нельзя», но им надо поклоняться-подчиняться, благодаря вменению их общественному и индивидуальному сознанию как неких идолов. Временному тем самым якобы придается статус вечного, а на понимание-постижение-творчество накладывается жесткая узда. Результат налицо: «Вместо свободы западный институционализированный человек – психическая машина – становится игрушкой экономических, социальных и политических манипуляций со стороны «играющих людей» сетевого Мирового правительства, когда человек превращается в шизофреника, т. е. в набор психических автоматизмов (желаний), у него, как свидетельствует психиатрия, не только теряется персонализация, но и чувство реальности. Душа человека распадается на глазах. Но, собственно, именно этого распада человеческой субъективности и добиваются постмодернисты», для которых главное – шоу-экономика и шоу-бизнес с тем, чтобы превратить человека в потребляющую и голосующую машину. «Человек-автомат или общество-автомат лишены ума, сознания и самосознания, они утрачивают субъектность, идентичность и вообще способность к самоидентификации. Они способны только к низшим формам психической деятельности, т. е. дебилизируются и деградируются» [38, с. 41, 40].

Сам же неоинституционализм, замкнувшись в своей воображаемой «самодостаточности» и «фундаментальности», не понимает того, что «механическое смешение разных концептуальных подходов ведет к появлению «институциональных козлотуров» – эклектического винегрета из институциональных представлений», а «новая институциональная теория» в своем основном массиве исследует не экономические явления, а проблемы политики, права, социологии, называя себя тем не менее «институциональной экономикой». Более того, в этих курсах нередко пропагандируется идея о том, что новый институционализм сменил или заместил собой институционализм классический, что, мягко говоря, не соответствует действительности. Это создает дополнительные проблемы преподавания экономической науки» [17, с. 10, 12], а «в растущей массе литературы, посвященной институциональной проблематике, просматриваются две удручающие вещи: крайне низкий методологический уровень публикаций и почти полное незнание российскими (а еще больше украинскими – Г. З.) экономистами современных институциональных исследований в западной экономической науке. Я подчеркиваю слово «экономической», поскольку, как уже было показано, новая институциональная экономика (New Institutional Economics – NIE), в отличие от старой, исходной институциональной экономики (Old, or Original Institutional Economics – OIE), в точном смысле слова не может называться теорией, исследующей собственно экономику (в лучшем случае она исследует некоторые частные правовые аспекты экономики), – она представляет собой приложение идей неоклассической теории к анализу некоторых (!) феноменов прежде всего права, но также политики, демографии, социологии, криминала. Утверждая это, я и не пытаюсь делать оговорку «по моему мнению», поскольку не это мнение выражаю, а просто констатирую представление западных экономистов о явлении экономического империализма, известного им уже более двух десятков лет» [17, с. 13-14].

Все это весьма четко свидетельствует, что современный неоинституционализм весьма далек не только от постижения духовного мира, духовной природы человека, но и весьма далек даже от принципов новой постнеклассической человекомерной науки; он предстает как модная гламурная манипулятивная идеология-технология, преследующая цель апологетики античеловечного, антижизненного, антиличностного предзаданно-кризисного общественно-искусственного обустройства мира сего.

Голый институционализм вырабатывает извращенные представления о реальности, он лишает человека внутренней полноты, духовности и ответственности, ибо проповедует преувеличенное значение внешнего для человека. Никогда не следует забывать, что «цели человеческого творчества определяются свободой, заложенной в человеке» [23, с. 642]. Духовность нельзя насадить внешним образом, как нельзя извне вменить ответственность. Если институционализм не считается с нравственностью как внутренним началом-основанием жизнедеятельности человека, то он способствует отвержению достоинства человека, расширению поля нечеловечных отношений в обществе. Теперь уж и семья обозвана про-двинутыми учеными институтом, а поэтому так распространились упадок, обнищание, деградация и социальная эксклюзия. Пока семья воспринималась как не только «социум, храм, архитектурное сооружение, а и микрочеловечество с метафизикой эпох и времен: тут и прошлое, и настоящее, и будущее: модель истории – и все тогда обитают, а дети вырастают – как ответственные и сознающие толщу бытия и истории»; «семья и есть предмет, изделие Любови двоих в труде – творчестве Жизни» [39, с. 235-236], то и человек не стремился стать постчеловеком, который на проверку больше смахивает на зверочеловека.

Человек выживет, если поймет, что на первое место в осмыслении актуальных проблем его жизнедеятельности выходит проблема нравственно-ответственного выбора каждым отдельным человеком, ибо «не считаясь с нравственностью, в конечном итоге мы не считаемся со свободой. Нравственность представляет собой свободу в действии. Это свобода, уже реализованная в результате ответственного выбора, ограничивающего себя ради блага и пользы самой личности или всего общества» [40, с. 4]. Христианская система ценностей, основанная на определении личности через духовность и нравственность, доказала свою способность и необходимость решения наиболее острых проблем развития человеческого общества, вознесла личность человека на недосягаемую для механистической науки высоту и в условиях ускоренного технологического прогресса, сопровождающегося даже более ускоренным нравственным оскудением, предлагает приемлемый для европейских народов путь преодоления морального кризиса общества. Она исходит из того, что «человек должен оставаться человеком – не товаром, не подконтрольным элементом электронных систем, не объектом для экспериментов, не полуискусственным организмом» [40, с. 4], не институтом или так называемым институциональным человеком. Эти модные эрзацы человекоподобия, опирающиеся, якобы, на достижения науки, не хотят признавать того, что существует онтологическая тайна человеческого бытия, в сердцевине которой сопрягаются физическое и духовное начала личности, а природа человека как таковая имеет непреходящую духовную ценность и высочайшее достоинство.

Вредоносную практическую роль неоинституционализма как оружия неолиберальной глобализации весьма доходчиво объяснял В. М. Коллонтай: «На протяжении последней четверти века неолиберальная глобализация непрерывно (на конкурентно-конфликтной основе) приводила в тесное соприкосновение и взаимодействие общества с самыми разными уровнями хозяйственного развития, с различными идейно-политическими установками, с далеко не одинаковым культурным и историческим наследием. Сформированные темпы этого процесса и полное пренебрежение к национальным особенностям придали ему невиданные противоречивость и конфронтационность. Трансплантация отдельных черт и элементов, отдельных институтов, структур и механизмов из более сильных (или более развитых в каком-нибудь отношении) стран в другие общества, как правило, не сопровождались ни их приспособлением к новой среде, ни серьезной адаптацией к ним принимающих обществ. Неолиберальная глобализация систематически преднамеренно взламывала целостность сформировавшихся обществ и государств, существующих национально-хозяйственных комплексов, сложившихся культур, религий, систем ценностей, приоритетов» [41, с. 20] (выделено мной – Г. З.). В результате происходит падение уровня жизни абсолютного большинства населения, резчайшая имущественная дифференциация, развал национальных экономик, прежде всего реального сектора, падение уровня образованности и культуры, деградация нравов и морали, усиление степени недоверия, дрейф на обочину маргинальной жизни [см.: 42].

И все это произошло не в последнюю очередь из-за того, что современное научное мировоззрение сделалось совсем уж несоизмеримым с человеческим духом, ибо сооружена было некая механическая машина, в которой человеку, его способностям и истинным человечным потребностям было негласно отведено место где-то на задворках. Экономическая наука, особенно в своем неумном подражании заморской неоклассике в ее современных гламурных формах экономикса и неоинституционализма утратила основной масштаб – самого человека, которым должны определяться все остальные ее масштабы. В этой связи можно говорить о профессиональной некомпетентности экономистов, прежде всего неоинституционалистов, для которых «критика перестала быть аналитическим инструментом рационального мышления. На таком фоне пышно расцвела полная, абсолютная, некритичность мышления вообще, но в особенности по отношению к идеям, заявленным западными экономистами – даже весьма сомнительные и жалкие из них заведомо воспринимаются у нас как последнее и несомненно передовое слово науки. Стал господствовать и сознательно утверждаться внутренне противоречивый и крайне ущербный принцип плюрализма мышления, который подавил представление о том, что мышление есть общественный феномен» [17, с. 15].

Об этом уже не один раз писали выдающиеся мыслители, но экономисты-ученые в своем поверхностном кабинетном мышлении предпочитают не опускаться в сущностные глубины человека и жизни. И в силу такого кризисно-длящегося состояния экономической науки сегодня вновь чрезвычайно актуально звучат слова замечательного мыслителя П. Флоренского о том, что отвлекаться можно от чего угодно (ныне в экономиксе и особенно в неоинституционализме речь идет о полном отвлечении от человека и его личности!) и воображать себе можно все что угодно, «но ведь эта возможность опирается на жизненную безответственность такого мыслителя: он заранее уверен, что его построения не придется проверять жизнью и потому фантастичность их не будет изобличена подлинными потребностями живого человека. Такому мыслителю нет дела до мира; выхватив облюбованный кусочек жизни, он ведет себе свою линию куда-то в сторону от жизни и, естественно, не получает окрика в той пустоте субъективности, куда он устремился. Он сам по себе. Но, став таким, мысленно уйдя от человечества, он становится и вне себя, вне себя самого: ибо, как человек, не может же он уйти от человеческой природы, а следовательно, и связи с человечеством. Но это бесчеловечная субъективность, по какому-то странному недоразумению себя объявляющая объективностью (себя!), вносит в мыслителя раздвоенность сознания, и, как мыслитель, он думает и говорит в прямой противоположности тому, что думает и говорит как человек. С кафедры он отрицает тот масштаб, которым одним только он измеряет жизнь на самом деле и который дает ему жизненные силы также и для деятельности на той же кафедре» [27, с. 344] (выделено мной жирным – Г. З.).

Институты стали реальностью, но реальностью производной от реальности как неопределенности. В этой связи уместно заметить, что надо не просто бороться с неопределенностью реальности, создавая различные социальные институты, а более плодотворно исследовать эту неопределенность реальности, искать в ней то, что полезно развивать в интересах человека. И. Валлерстайн писал, что «мы были бы мудрее, если бы формировали наши цели в свете постоянной неопределенности и рассматривали эту неопределенность не как нашу беду и временную слепоту, не как непреодолимое препятствие к познанию, а как потрясающую возможность для воображения, созидания, поиска. Множественность становится не поблажкой для слабого или невежды, а рогом изобилия возможностей сделать мир лучше» [43, с. 326].

И последнее на данный момент. С точки зрения преодоления кризиса отечественной экономической науки следует каждой ее научной теории не замыкаться в рамках самой себя, а оценить свои возможности исследования целостной реальности, исходя из принципов постнеклассической человекомерной науки, ориентированной на универсумное знание. если говорить об институционализме, то нельзя не согласиться с А. И. Московским в том, что «всеобщая убежденность в теоретической актуальности и практической значимости институционального анализа экономики сопровождается, оказывается, полной неясностью относительно того, чем является предмет такого анализа, – например, чем отличается «институциональный анализ экономики» от собственно экономического анализа, представляет ли первый просто специфический срез, аспект или часть последнего – или он лежит за пределами непосредственной экономической реальности, являя собой вариант экзогенного фактора? Нет даже намека на попытки ставить подобные вопросы, хотя, казалось бы, они сами собой должны возникать у каждого автора для осмысления того, какую действительную и конкретную проблему он пытается разрешить» [17, с. 5]. И если исходить из того, что «ныне главное требование к обществоведению – «собрать отдельные части в единое целое», сформировать принципы обобщающей теории, которая в большей степени адекватна логике современных трансформаций» [11, с. 10], то роль неоинституционализма в таком синтезе вовсе уж не основополагающая. Здесь стоит сослаться на глубокий анализ состояния современной политической экономии, проведенный П. А. Покрытаном, который, говоря о синтезе, подытожил: «Это скорее институционализму нужна политэкономия. Ему выгодно синтезирование. Его представители прекрасно понимают, что в рамках собственного течения они обречены на вымирание. И это вымирание уже идет. В чем оно проявляется? Оно проявляется в том, что они не могут в рамках своей собственной теории договориться о базисных, категориальных вещах» [44, с. 281] (выделено мной – Г. З.).

И в заключение вновь об идолах и демонологии, которые призваны отвергать онтологические сакральные начала жизни и человека как целостной личности. Как пишет Н. Б. Шулевский, «есть над чем задуматься, но, к сожалению, нечем думать. Или разум покинул науку, или наука отказалась от услуг разума… не ученый использует демонологию, а наоборот, демоны дают урок ликбеза ученому» [45, с. 111]. И у этой демонологии есть весьма четкий и ясный критерий: преклонение всему, чему угодно, но не ЧелоВеку, не человеческой личности. Н. А. Бердяев писал, что «отречение от человека приводит к безумной пустоте понятий» [32, с. 54] (выделено мной – Г. З.). Происходит это потому, что человек, создав мир идолов (институт-норма – наиболее распространенный модный идол среди современных отечественных экономистов!), сам может быть того не желая и не замечая, сознает «себя одной из внешних, объективированных вещей мира», а поэтому «не может быть активным познающим субъектом» [32, с. 62].

Это же подтверждается Л. Н. Толстым, когда он всесторонне высказывался о паразитизме науки, прежде всего общественной. Из его наследия можно вполне обосновано сделать вывод, что «не зная и не понимая человека как личность, общественные науки придумывают законы и правила сразу для всего общества и человечества, насильственно затем принуждая индивидов жить по своим искусственным уставам, создавая для поддержки и осуществления этого насилия массу институтов и организаций» [46, с. 240].

И уже впору говорить не об экономической науке, а о некой экономической демонологии, которая вездесуще явила себя в гламурной содержательно пустой форме-упаковке «экономического института». Неразмышляющему большинству почти что рай: научился почаще без повода и смысла с первого раза выговаривать слово «институт» или «институциональный» – то уже, как минимум, получи диплом кандидата экономических наук. Поэтому-то и страна по числу кандидатов и докторов экономических «впереди планеты всей», но вылечить кризисную экономику некому: «институты» – всего лишь та дорогостоящая «халва», от которой во рту слаще не становится. Повсеместная современная словесно-«неоинституциональная» эпидемия стала весьма зримым показателем не только разрастающейся профанизации «нового мейнстрима» – неоинституционализма, но и свидетельствует о том, насколько примитивные подражательные представления сегодня закрепляются в сознании студентов и аспирантов, а во многих случаях – и у преподавателей и политиков с тем, чтобы «сверкать» модными, но пустопорожними словами, которые создают много шума, но вовсе не проясняют сути дела и не способствуют росту благосостояния украинского народа. Любая социально-экономическая категория сейчас обзывается «институциональным институтом», но вряд ли кто-то из подавляющего большинства пишущих поверхностных неоинституционалистов может вразумительно объяснить, что же он имеет в виду под ныне так модным вездесущим ярлыком «институт».

Но более сущностно и жизненно, спасительно: традиционно-культурный «язык – это роскошный барин, умеющий за себя постоять. За почтение к себе он возвысит человека до мага. Но за презрение, засорение и порчу он изувечит подсознание и опустит интеллект до тупости. Современные псевдоинтеллектуалы настолько туманно выражаются, что сомневаешься в ясности их понимания того, о чём хотят сказать» [47]. В этом аспекте концепт неоинституционализма – живой модный пример того, что происходит и углубляется поверхностное искажение онтологической реальности, в которой кроются начала духовной природы личности как базового свободно-ответственного творческого субъекта хозяйственных преобразований. Не личность, а институт провозглашается неоинституционализмом неким «научным смыслом» мировидения. В неоинститутостроительстве видится, дескать, некая спасительная панацея для выживания человечества. Но это далеко не так, сущностно не так, совсем не так, ибо ныне больное человечество может излечить себя через возврат к духовности, к пониманию и реализации тех онтологических начал-источников, в которых закодирована человечность. Она должна развертываться каждым человеком в каждом своем свободно-ответственном поступке, выражающим целостность личности. Без этого у всё-ещё-человека не будет будущего. Но это надо ясно и четко осознать. Необходимо кардинально менять миропонимание. Только Чело-Веку из всех живых существ даны возможности самопостижения и самореализации.

В качестве одного из эпиграфов статьи были взяты слова Блеза Паскаля «Надо искать смысл, который согласует все противоречия». Более чем двадцатилетний опыт поиска и исследований методологических оснований развития нормального – человечного – общества, перед которым сегодня во весь рост и неотвратимо встала проблема выживания (кризис-пандемия коронавируса лишь многократно усилила и крайне обострила ее), привел к пониманию того, что только в человечности покоится искомый смысл жизнеутверждения рода человеческого. Новая формирующаяся человекомерная наука определила, что в современном человекознании главным, фундаментальным полем исследований становится постижение внутреннего духовного мира личности, тех онтологических ценностей, которые предначально заложены в уном человечности [см.: 48; 49; 50], определяющий специфику человека как представителя особого живого сознательного рода. Только через понимание и реализацию человечности в каждом сознательном поступке каждого человека можно сорганизовать снизу (а не через неоинституты-нормы) действия по сохранению человеческо-человечной жизни. Основополагающий фактор выживания – кардинальное изменение сознания в том направлении, что человек сможет выжить только через осознание-проявление-реализацию своей человечности. Онтологическое начало и потенциальная сила рода людского находится не в чем-то внешнем и кем-то насаждаемом, а внутри самой единой триипостасной – духовно-био-социальной внутренней природе Человека. «Культурный человек направляет свою энергию внутрь, а цивилизованный – наружу» [51, с. 51] (выделено мной – Г. З.). Это осознание необходимо для формирования нового сотериологического фундаментального тренда человечного мира, который может и должен наступить после нынешнего кризиса-пандемии коронавируса. Этот кризис-пандемия становится мощным импульсом для понимания смыслов, путей и способов нынешнего жизнесохранения. Человеку только через осознание фундаментальности духовного измерения жизнедеятельности может открыться человечное будущее.

В этом смыслопонимательном плане сегодня весьма показательно, что современные модно-завлекательные, пусто-вымышленные теории об институтах-нормах и их адепты-защитники, преклоняясь перед своей ничем неоправданной идолизацией неоинституционализма, привели к глобальной социальной катастрофе разъединения государств, городов, семей, людей, ибо лозунг «спасайся сам как можешь» стал злобой дня. Проект неолиберального глобализма показал изначальную вредоносность, прежде всего в своей антисоциальной, античеловеческой направленности. Он терпит свой крах. Эгоизм, алчность, агрессивность, потреблят(ь)ство, двойные стандарты, человеконенавистничество как реализация социал-дарвинизма – это не только формы ныне господствующей экономической, купле-продажной, финансово-интеллектуальной власти и цивилизации. Это те массовидные явления-процессы, которые призваны повсеместно расчеловечивать человека, игнорировать его онтологическо-сакральную духовно-нравственную природу. В сегодняшних телевизионных шоу уже зазвучали тезисы о безлюдном мире. Рушатся европейские поверхностно-упрощенные ценности, о чем весьма основательно век назад писал О. Шпенглер. Сбываются слова А. Тойнби о том, что идолизация институтов – непростительная интеллектуальная и духовная ошибка, которая приводит к социальной катастрофе. И не только к социальной, но и к биологической, и к духовной катастрофе. К катастрофе общечеловеческой. Единственный спасительный выход видится в ежедневных действиях на основании духовно-нраственных ценностей человечности, ибо, как писал Е. Лец, у человека нет выбора: он должен оставаться Чело-Веком.

Литература

  1. Эггертссон Т. Экономическое поведение и институты. – М., 2001.
  2. Экономические субъекты постсоветской России (институциональный анализ). Под ред. д. э. н., проф. Р. М. Нуреева. В 3-х ч. Часть третья. Государство в современной России. – М., 2003.
  3. Активізація теоретичних досліджень. Про інституціональну архітектоніку як новий науковий напрямок // Економіка і прогнозування, 2003, № 2.
  4. Гриценко А. А. Наука и искусство институционального строительства // Інституційна архітектоніка та механізм економічного розвитку: Матеріали наукового симпозіуму. – Х., 2005.
  5. Ойкен В. Основы национальной экономики. – М., 1996.
  6. Осипов Ю. М. Предисловие // Экономическая теория в ХХІ веке – 4(11): Институты экономики. – М., 2006.
  7. Бердяев Н. А. Творчество и объективация. – Минск, 2000.
  8. Флоренский П. А. Мнимость в геометрии. – М., 1991.
  9. Баткин Л. М. О некоторых условиях культурологического подхода // Античная культура и современная наука. – М., 1985.
  1. Карпенко И. В. Философское пространство культуры: человек философствующий и человек повседневности. – Х., 2006.
  2. Гальчинський А. економічна наука: проблеми методологічного оновлення // економіка України, 2007, № 3.
  3. Шумпетер Й. Теория экономического развития. – М., 1982.
  4. Селигмен Б. Основные течения современной экономической мысли. – М., 1968.
  5. Мих. Лифшиц. Что такое классика? – М., 2004.
  6. Задорожный Г. В. Личность как объект познания хозяйствоведческой науки // Социальная экономика, 2012, № 2-3.
  7. Задорожный Г. В. Личность как начало координат реактуализации политэкономических исследований // Социальная экономика, 2012, № 4.
  8. Московский А. И. Актуальность определения предмета исследования в институциональной экономической теории: проблемы философии и методологии // Экономическая теория в ХХІ веке – 4(11): Институты экономики. – М., 2006.
  9. Нестеренко А. Н. Экономика и институциональная теория. – М.: УРСС, 2002.
  10. Даль В. И. Толковый словарь русского языка. Современная версия. – М.: Изд-во Эксмо, 2006.
  11. Грималюк А. В. Сверхпредпринимательство (Методологические основы концепции двухуровневой рыночной экономики), 2-е изд. – Киев: Аврио, 2007.
  12. Тойнби А. Дж. Постижение истории. – М., 2003.
  13. Мамардашвили М. Мой опыт нетипичен. – СПб., 2000.
  14. Булгаков С. Н. Соч. в двух томах. Т. 2. – М., 1993.
  15. Шмеман А., прот. Дневники. 1973-1983. 3-е изд. – М.: Русский путь, 2009.
  16. Мамардашвили М. Картезианские размышления. – М.: Изд. группа «Прогресс», 1999.
  17. Бердяев Н. А. О человеке, его свободе и духовности: Избранные труды. – М.: Московский психолого-социальный институт: Флинта, 1999.
  18. Флоренский П. У водоразделов мысли: Черты конкретной метафизики. – М.: АСТ: АСТ МОСКВА, 2009.
  19. Ермоленко А. Н. Этика ответственности и социальное бытие человека (современная немецкая практическая философия). – К.: Наукова думка, 1994.
  20. Быченков В. М. Институты: Сверхколлективные образования и безличные формы социальной субъективности. – М.: Российская академия социальных наук, 1996.
  21. Франк С. Непостижимое: Онтологическое введение в философию религии. – М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2007.
  22. Поппер К. Р. Открытое общество и его враги. Т. 1: Чары Платона. – М.: Феникс, Международный фонд «Культурная инициатива», 1992.
  23. Бердяев П. А. Смысл творчества: Опыт оправдания человека. – М., 2011.
  24. Франк С. С нами Бог. – М., 2007.
  25. Бердяев Н. Царство Духа и царство Кесаря. Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого. – М.: АСТ, 2006.
  26. Задорожный Г. В. Гламур экономической науки как выхолащивание сущностной рациональности // Социальная экономика, 2008, № 1-2.
  27. Франк С. Л. Свет во тьме. – М., 1998.
  28. Бирман И. Я – экономист (о себе любимом). – М.: Время, 2001.
  29. Попов А. К. Социальная физика институтов // Экономическая теория в ХХІ веке – 4(11): Институты экономики. – М.: Экономистъ, 2006.
  30. Гачев Г. Д. Любая любовь – да здравствует! // Философия хозяйства, 2006, № 2.
  31. «Нравственность представляет собой свободу в действии». Выступление Святейшего Патриарха Московского и всея Руси АЛЕКСИЯ ІІ на парламенской ассамблеи Совета Европы // Литературная газета, 10-16 октября 2007 г.
  32. Коллонтай В. М. Глобализация и 11 сентября // Философия хозяйства, 2001, № 6.
  33. Шульга М. О. Дрейф на узбіччя. Двадцять років суспільних змін в Україні. – К.: ТОВ «Друкарня «Бізнесполіграф», 2011.
  34. Валлерстайн И. Конец знакомого мира. – М., 2004.
  35. Покрытан П. А. О некоторых задачах политической экономии в современных условиях // Экономическая теория: истоки и перспективы. – М., 2006.
  36. Шулевский Н. Б. Терроризм в зеркале философии // Философия хозяйства, 2005, № 3.
  37. Шулевский Н. Б. Проблемы науки и хозяйства в творчестве Л. Н. Толстого // Философия хозяйства, 2008, № 4.
  38. Ларичев Ю. «Основы парадоксальной философии. Теоретическое обоснование психотронного оружия» (электронный ресурс).
  39. Задорожный Г. В., Задорожная О. Г. Уномика. Пролегомены судьбоносной интегральной науки о спасительном развертывании человечности. – Х.: ХНУ имени В. Н. Каразина, 2019.
  40. Задорожный Г. В. Уномика как наука о развертывании человечного хозяйства // Вісник економічної науки України, 2019, № 2.
  41. Задорожный Г. В., Задорожная О. Г. Природа человека: от био-социального к духовно-био-социальному (критика догмы о решающей роли биокомплекса в социальной эволюции человека) // Альманах «Онтология и жизнь», 2020, февраль // http://ol.world-ontology.org/%d0%bf%d1%80%d0%b8%d1%80%d0%be%d0%b4%d0%b0-%d1%87%d0%b5%d0%bb%d0%be%d0%b2%d0%b5%d0%ba%d0%b0/
  42. Шпенглер О. Закат Западного мира; Очерки морфологии мировой истории. Полное издание в одном томе. – М.: Издательство АЛЬФА-КНИГА», 2010.